В нашей предыдущей статье1 при рассмотрении воспитательной системы мифопоэтических обществ было показано, что данная система строится по принципу организации возрастных групп, благодаря чему воспитание в данных обществах понимается как сложный и дифференцированный процесс, синергетически слитый с образованием, социализацией и идентификацией. Осознание изначальной включенности в среду и необходимости создания особой воспитательной среды как условия равенства возможностей для проявления личностных качеств воспитанников независимо от их социального положения и ценностей отдельной семьи, принцип коллективизма, принцип непрерывности и в то же время негомогенности воспитания, опора на деятельность — вот те основные особенности, которые позволяют в данной системе воспитания «образовать такого человека, который нам кажется хорошим» [13, с. 34], учитывая в то же время его индивидуальные особенности и склонности и формируя его не согласно абсолютно внешнему «групповому образцу», но согласно его внутренней предрасположенности к тому или иному виду деятельности и резонансу с некоторыми из предложенных образцов групп.

Одновременно с указанными особенностями в новом социальном образовании — возрастной группе — происходит и такой эффект, как изменение или расширение круга «авторитетных старших», так как новая деятельность в новой социальной организации вводится одновременно с введением нового доверительного лица. Расширение круга доверительных старших — явление не преимущественно мифопоэтическое и тем более не исключительно характерное для племени тирики. Оно известно как «разделение материнства» в самых разных обществах. Так, если говорить об отечественной воспитательной традиции, то применительно к крестьянской России о нем писал Э. Эриксон, который говорил о «градациях и уровнях материнства», выделяя, в частности, образ бабушки как замещающий и представляющий образ матери в младенчестве (см.: [14, с. 514–515]). В период СССР, когда был введен институт яслей и образ матери стал распространяться не только на постоянно проживающих рядом и близких во всех отношениях людей, происходит еще большее размывание этого образа и «перепоручение материнских обязанностей» [1]. В обоих указанных случаях, как и во многих других, роль матери действительно «расширяется», так как, во-первых, сама мать не устраняется от воспитания ребенка, хотя часть ее функциональных обязанностей и переносится на иных людей, и, во-вторых, новые «представители образа матери» буквально «выполняют ее роль», то есть сам по себе круг их функциональных обязанностей по отношению к ребенку совпадает с таковым у матери2 . В мифопоэтических племенах благодаря принципу эквивалентности братьев и принципу минимизации категорий дальних родственников, согласно которым «термины родства прилагаются ко всем известным родственникам (иногда даже к тем, генеалогические связи с которыми невозможно проследить), так что племя в целом делится сравнительно на небольшое число парных отношений» [12, с. 90], «разделение материнства» заложено уже в самой системе классификации, в соответствии с которой «женщина использует один и тот же термин для собственного сына, для сына своей сестры и для сына сестры своего отца» [там же, с. 69], «сестра матери считается как бы другой матерью» [там же, с. 26], как и брат матери, который именуется в этой системе «мужской матерью» [там же, с. 26–27]. «Разделение материнства» такого типа — по принципу сокращения кровно-родственных категорий — естественно и распространено в различных мифопоэтических обществах, так же как и «разделение отцовства», благодаря которому «сына брата матери мужчина называет тем же термином, который применяется к сыну» [12, с. 68], и «он применяет один и тот же термин родства к сестре своего отца и к его дочери, а о дочери брата своей матери он говорит, как о “дочери”» [там же, с. 68]. Включение же в круг новых авторитетных старших при вхождении в возрастную группу дополняет этот принцип и основывается на иных основаниях, так как предполагает, во-первых, изоляцию от прежнего социального круга (то есть не расширение как таковое, так как прежние «отцы» и «матери» временно сознательно исключаются из этого круга — их авторитет не отрицается, но и не подтверждается в силу отсутствия контактов) и, во-вторых, появление категории воспитателя или наставника, авторитет которого связан не с кровным родством, а с его умениями и способностью эти умения передать.

Таким образом, благодаря системе возрастных групп складывание индивидуальной идентичности в мифопоэтических обществах оказывается связано не только с изначальным положением, с системой родства во всех ее проявлениях, но и с системой воспитания — и именно поэтому становится не предзаданным процессом, ибо в течение жизни «каждый был вынужден сам искать ответы на вопросы: “Откуда я пришел? Кому интересно, жив я или умер? Кто может помочь мне достать пищу, землю и жилье?”» [2, с. 32], поскольку любая группа воспринимается как некоторым образом «постоянно складывающаяся» или «открытая» и в то же время определенным образом «родственная».

Благодаря системе возрастных групп родственность (в том числе и у тирики) начинает пониматься не только как кровное родство, но и как своего рода «социальная» родственность. На примере племени тирики, думается, этот переход от близкородственного (непосредственно кровнородственного) к социально-родственному демонстрируется наиболее наглядно, поскольку принудительная изоляция от семьи и привычного до определенного возраста окружения, с которым ощущается изначальное единство, понимаемое как ближайшее кровное родство, и внушаемое в новой социальной организации — возрастной группе «чувство братства с членами его возрастной ассоциации» [там же, с. 66] приводят как раз к такому специфическому расширению понятия родства. Однако тирики здесь, как и в предыдущих случаях выявления особенностей воспитательной системы мифопоэтических обществ, не являются специфическим исключением. Так, исследователи системы «гада» в других африканских племенах также отмечают тот факт, что, хотя члены младшей возрастной группы фактически являются детьми представителей старшей возрастной группы, родство между членами группы, как и связанная с этим преемственность между группами, носит принципиально не кровнородственный, но социальный характер [8; 10; 17].

Колебание между коллективной и социальной идентичностью в процессе воспитания в системе возрастных групп определяется во многом тем фактом, что при существовании определенного набора формальных характеристик и нормативов группы существует постоянная установка на смыслоопределение личности, благодаря чему индивидуальная идентичность оказывается не совпадающей с какой-либо коллективной идентичностью, но складывается путем «прохождения» через череду различных коллективных идентичностей. Таким образом, если в аналитическом мировосприятии мы можем говорить о собирательном и превосходящем характере индивидуальной идентичности по отношению к коллективной, то в мировосприятии мифопоэтическом происходит нечто обратное по своему смыслу: собирательной и превосходящей является идентичность коллективная, тогда как индивидуальная идентичность оказывается принципиально текучей и изменчивой, но при этом соответствует в каждый определенный момент своего существования только одному виду коллективной идентичности, в соответствии с чем «я» в понимании человека мифопоэтического общества всегда будет соотноситься с некоторым набором «мы», из которого некоторые составляющие будут восприниматься как уже присущие данному человеку, но в то же время менее значимые для данного этапа его становления, тогда как одна — наиболее значимая — будет находиться в состоянии «активного достижения» (та, что соответствует образу возрастной группы, в которой он находится сейчас).