Воспитание и детство героя Курымушки-Алпатова в романе Михаила Пришвина «Кащеева цепь»
Аннотация
Предлагается новая интерпретация известного произведения Михаила Пришвина «Кащеева цепь». Излагаются основные идеи авторской концепции онтогенеза: различение детства и становление личности, представление о культурах жизни. Затем с опорой на произведение «Кащеева цепь» как эмпирический материал анализируется детство Курымушки-Алпатова: ситуация «прамы», осмысление взрослого мира с помощью схем, сказки и метафор, расширение самостоятельности ребенка в рамках прамы, отношение к матери героя и гувернантке Маше. Намечается следующий раздел исследования — характеристика становления личности Курымушки-Алпатова. Здесь рассматриваются: распадение прамы, глубокий кризис развития, переключение отношений на детское сообщество, формирование мышления, первые самостоятельные поступки, колебания в плане самоопределения личности.
Ключевые слова
| Тип | Статья |
| Издание | Известия Российской академии образования № 01/2023 |
| Страницы | 85-99 |
| УДК | 374 |
| DOI | 10.51944/20738498_2023_1_85 |
К 150-летию со дня рождения М. Пришвина
В начале прошлого столетия Михаил Пришвин пишет и издает большой автобиографический и социально-философский роман «Кащеева цепь», к которому возвращается через тридцать лет в конце своей жизни. Несколько слов о том, с какой целью я хочу его рассмотреть. У меня есть несколько работ: «Философия детства», «Детство как культурный и психологический феномен» [6; 7] и др., которые можно считать авторской теорией онтогенетического развития. Вот случай проверить, работают ли схемы и понятия, представленные в этих работах, для осмысления истории развития Курымушки-Алпатова, позволяют ли они лучше понять «Кащееву цепь», не предоставляет ли подобное осмысление материал для контрпримеров, то есть коррекции и уточнения этих схем и понятий. При этом важно не подменять, не деформировать художественную реальность «Кащеевой цепи» проведенным осмыслением. Один из способов убедиться, что эта задача была решена, — предъявление высказываний самого Пришвина и фрагментов текста романа. Поэтому в статье относительно много цитат.
Особенности художественной реальности
«Кащеева цепь» напоминает полифоническую фугу. В ней звучат, сходятся и расходятся три голоса: голос Курымушки-Алпатова, вспоминающего свое детство и юность, голос окружающих его людей (матери, любимой воспитательницы «Марьи Моревны», «мужиков», соседей по имению, учителей, соучеников и многих других, оказавших влияние на нашего героя), наконец, голос самого Пришвина, комментирующего по ходу изложения свое произведение. Вряд ли Пришвин слово в слово запомнил монологи и беседы своих героев, поэтому то, что он помнил, называя это «правдой», рассказывает читателю как быль, но все равно, думаю, художественно преображая, а то, что припоминал смутно и неуверенно, заменяет «вымыслом».
«С тех пор, — поясняет Пришвин в своих комментариях, — как я задумал свой старый роман “Кащеева цепь” сделать романом автобиографическим и, значит, героем в нем выставить самого себя, ко мне в роман постучалась сама правда… Но тоже, оказывается, нельзя было оставить и правду одну без себя, без своего вымысла… Давно я так про себя думаю о правде и вымысле. До сих пор, когда собираюсь что-нибудь написать, пользуюсь пониманием правды в ее устремлении лететь и моим собственным вымыслом как горючим для правды. Так моя домашняя гипотеза, пособие в работе, никогда не изменяла мне: отдаешься одной правде — вымысел напомнит о себе, забудешь правду в вымысле — она постучится» [1].