Проблема жизненного вызова неопределенности обсуждается с начала текущего века и кажется этому веку присущей. Однако, как писал В. П. Зинченко, конца неопределенности в перспективе развития человечества быть не может, поскольку «конец неопределенности, затухание, пусть и кажущихся нелепыми, взаимодействий — это смерть, а конец  определенности, пусть и кажущейся сверхразумной, — есть начало новой жизни» [12, с. 521]. У большинства людей неопределенность вызывает страх [17], в связи с чем поиск ресурсов совладания с этим вызовом выступает важной психологической проблемой. Одним из таких ресурсов является чувство надежды, которое многими авторами рассматривается как «жизнеспособствующая сила» и наделяется функцией противостояния бытию [2; 3; 16; 23].

В психологической литературе надежда как важнейшее мировоззренческое чувство описано недостаточно [13], чего нельзя сказать о вере и любви. Известно, что надежда связана с ориентацией на будущее, причем в житейской мудрости («Надежда умирает последней», «Пока человек в пути, есть у него надежда») это чувство предстает как фантазийное обоснование того, что желаешь получить, но не веришь в разумные основания получения. Надежда — это последняя защита от отчаяния, она дает силы на крайнем рубеже обороны, когда на исходе и вера, и любовь. В психотерапевтическом смысле надежда — это ресурсное переживание, которое предоставляет возможность действовать, что-то делать с собой, искать опору в себе и других. Однако философы древности считали надежду опасной иллюзией, «проклятьем для человека» (Еврипид), «живым утешителем» (Платон), стоики говорили об опасности неудовлетворенных надежд. Вспомним миф о ларце Пандоры. Пандора — прекрасная женщина, созданная Зевсом, чтобы наказать людей за похищение огня. Из любопытства она открыла врученный ей ларец, в котором таились все человеческие несчастья — войны, пороки и болезни. Только Надежда осталась на дне шкатулки, когда Пандора захлопнула крышку.

В философии надежда рассматривается как фундамент человеческого существования и как условие «возможности человеческой жизни как таковой» [3, с. 141]. В подобных трактовках надежда сопряжена с верой и доверием к бытию и интерпретируется как доверие к будущему, а присутствие надежды в жизни человека и отношение к ней как к ценности рассматривается в качестве «несущей связи» человека с его бытием [3, c. 143]. Философы и психологи констатируют значение надежды и ее моральный потенциал в эпохи политических и социальных вызовов, надежда рассматривается как жизненная ценность, способствующая преодолению трудностей [15; 22; 23]. Как писал Э. Фромм, в критических ситуациях надежда способствует оценке жизненной трудности как вызова, а не как угрозы. При этом он отмечал, что надежда отражает общую установку — абсолютную ценность будущего, подчеркивая, что надежда — это показатель состояния бытия, «момент жизненной структуры». Он наделял надежду функцией преобразования бытия, его изменения в направлении большей жизненности, осознанности и т. д. [23, с. 305].

Существует и противоположный взгляд на природу надежды как на самообман, замедляющий личностный рост и тормозящий процессы саморазвития [14; 19; 24]. Современный взгляд психотерапии на природу надежды отличается от указанной концепции, согласно которой человек, разрушая свои иллюзии и сопротивляясь надежде, мешающей мыслить, должен смотреть на мир реалистично. Оказалось, что реалистичное («по заслугам») восприятие своих возможностей является признаком легкой депрессии, которое сопровождается также недооценкой себя и любви к себе. Отказ от признания целесообразности подобного «депрессивного реализма» и готовность видеть окружающее в несколько более радужном цвете, чем есть на самом деле, утверждение позитивной природы надежды как «чувства возможного» (того, чего пока нет, но может быть) современная позитивная психология признает важным ресурсом совладания с жизненным вызовом неопределенности (Леонтьев). Надежда, по М. Селигману, — это умение объяснять неудачи частными и временными причинами, а радостные события — долгосрочными и универсальными, поскольку именно надежда связывает настоящее с будущим и определяет направление, в котором протекает наша жизнь [21].

Надежда особенно необходима человеку, когда он встречается с тяжелыми жизненными обстоятельствами, которые кажутся ему непреодолимыми. В этих обстоятельствах это чувство — как глоток воздуха, как вздох, как последний луч света, за которым либо бесконечная тьма, либо порыв к жизни. Но надежду нельзя передать от одного человека к другому, ею нельзя «заразить», привычные психотерапевтические практики здесь тоже малоэффективны. Однако встреча с ней возможна в пространстве множественности смыслов и возможностей — в искусстве. Кино, возможно, и является самым массовым видом искусства именно потому, что переживания чувств и смыслов, их динамика, глубина осмысления в нем доступны каждому, но всем по-разному. Ж. Делёз рассматривал историю кино как историю впечатлений и утверждал, что кинематографический образ становится образом внутреннего мира человека, порождая специфический тип восприятия, захватывающий повседневность и формирующий новые субъектные качества человека [7]. В психологии и эстетике описан и раскрыт только один механизм воздействия искусства (катарсис) на тот таинственный аспект внутреннего мира человека, который именуется душой, и именно им следует вооружиться, изучая тот факт, что мы представляем свою жизнь по законам кино и даже книги читаем по этим законам [6].